Ральф перелезал через первые поваленные стволы. Хохот и треск были уже далеко.
И пропало пятно. И вместо него всплыло другое.
День раскачивался лениво, от рассвета до самого падения сумерек, и к этому ритму они раньше всего привыкли. По утрам их веселило ясное солнце и сладкий воздух, огромное море, игры ладились, в переполненной жизни надежда была не нужна, и про нее забывали. К полудню потоки света лились уже почти в отвес, резкие краски утра жемчужно линяли, а жара – будто солнце толкало ее, дорываясь до зенита, – обрушивалась как удар, и они от него уклонялись, бежали в тень и там отлеживались, даже спали.
– Вся эта болтовня? – крикнул Ральф. – Болтовня? А кто ее затеял? Кто созвал собрание?
Теперь уж ему пришлось им покивать в подкрепленье своих слов.
– Мне моя тетя не велела бегать, – объяснил он, – потому что у меня астма.