А я просто рада, что маме лучше. Если моя пятнадцатисекундная помолвка со Стюартом подстегнула ее волю к жизни, то известие о том, что я вновь одинока, добавило ей гораздо больше сил. Она, безусловно, огорчилась из-за нашего разрыва, но на удивление быстро пришла в себя. И вскоре надумала свести меня с троюродным кузеном — тридцатипятилетним красавцем и очевидным гомосексуалистом.
Вчера вечером мы поехали в «Роберт Э. Ли». Я надела светло-синий джемпер и узкую белую юбку. Пришлось позволить маме причесать меня, чтобы унять ее нервические путаные инструкции.
Папа просит чашечку кофе, а мы с мамой — холодный чай. Улыбка на лице сенатора гаснет. Поскучнев, он оглядывается на служанку, чтобы та принесла столь примитивные напитки, а себе и жене наливает в бокалы что-то коричневое. Бархатный диван жалобно поскрипывает под его массивным телом.
Два вечера спустя я сижу напротив Калли. Ей шестьдесят семь. Голова в седых кудряшках. Она такая большая и грузная, что с трудом умещается на стуле. После интервью с Гретхен я сильно нервничаю.
— Мисс Селия, я должна… сказать вам кое-что…
— Мы понимаем, ты не могла поместить свое имя на обложку, поэтому мы все написали для тебя свои имена.