— Ты уверена? — шепчет он и вновь целует, в губы, уже совсем не так сдержанно.
В кухне Малышка сидит в своем стульчике, вся мордашка перемазана черничным соком. Я вхожу, и она тут же начинает улыбаться. Она не шумит, не хнычет, когда остается одна, но я ужас как не люблю оставлять ее надолго. Знаю, что она глаз не сводит с двери, пока я не вернусь.
— Да уж. Я слышу, как ты, когда думаешь, что я далеко, ворчишь, что должна чистить дымоход, что бедняжке Минни оставили самый маленький кусочек цыпленка. Утром огрызнешься на белую леди — к обеду можешь сколько угодно браниться на улице.
— Не знаю. Белая, такая же, как все они. А что? Она что-то говорит обо мне?
— Вообще-то сначала я поеду в Чикаго. На один день. Хочу увидеть Константайн, ее могилу.
Для всей страны еще зима, а в нашем доме уже начинается зубовный скрежет и заламывание рук. Первые признаки весны появляются слишком рано. Папу охватило «хлопковое безумие», ему пришлось нанять еще десяток рабочих, чтобы вовремя вспахать землю и засеять. Мама изучает «Фермерский альманах», но в земледелии она мало что смыслит. Зато периодически сообщает мне страшные новости, картинно прижав ладонь ко лбу.