Я смотрю на нее довольно долго. Она старше меня, но в ней есть что-то от испуганного ребенка, какая-то давняя, неизбывная боль, которую ничем не унять.
— Если ты сядешь в такси, я спрыгну, клянусь богом!
— Это — наш ребенок, — сияя, говорит она.
— Этот щенок со мной тоже не церемонился.
— Держи! — истерически крикнул я с крыши. Подо мной, внутри машины, стояла страшная тишина. Ни звука.
— Хорошо сказано, — говорит она, обнимая меня снова. — Спасибо.