— Чувствовать, что это твои люди и их несчастье — твоя вина… Это придет к тебе, когда ты вырастешь. Это в крови.
Я научился, как это приходилось делать Молли, выкраивать тайком немного времени, когда Баррича звали на охоту или помочь ожеребиться кобыле. Несколько раз за долгое время я отваживался ускользнуть, когда он выпивал больше, чем следовало, но это были рискованные отлучки. Если мне удавалось вырваться в город, я бросался на поиски своих юных товарищей и бегал с ними столько, сколько смел. Мне так не хватало Востроноса, как будто Баррич отрезал кусочек моего собственного тела. Но больше мы об этом никогда не говорили.
— Закрой ненадолго лавку, — предложил я Молли. — Пошли на берег. Ветер приятный.
Какая бы опасность нам ни грозила, я почувствовал, что она прошла. Я сел на пол рядом с Востроносом, и щенок тут же забрался ко мне на колени и начал возбужденно тыкаться носом мне в лицо. Я успокоил его, решив, что мы подождем и посмотрим, что будет дальше. Мальчик и щенок, мы сидели, глядя на неподвижного Баррича. Когда он наконец поднял голову, я был потрясен, поскольку он выглядел так, словно только что плакал. Как моя мать, подумал я тогда, но сейчас, как ни странно, я не могу вызвать этот образ.
— Вы даете мне надежду, — пробормотала она и потом выпрямилась, как будто проявила какую-то слабость. Серьезно глядя на меня, она спросила: — Почему Регал не говорит так о брате? Я думала, что еду к старику с дрожащими руками, настолько обремененному обязанностями, что жена будет для него только еще одной из них.