— Крошка, — взмолился я, задыхаясь, — к чему такая горячка? Если Мэмми там, за дверьми, я хочу найти и внести ее, то есть ее тело, обратно сюда. Но, гладя на тебя, можно подумать, что нам установлен какой-то срок и ты боишься опоздать.
— Конечно, — ответила она, — и мне этот свет смотреть не мешает. Красивый отсюда вид. Он тебе не напоминает вид Парижа с Триумфальной арки?
Я огляделся. Комната футов десять в поперечнике, с четырьмя стенами, но клинообразной формы и совсем пустая, если не считать нас. Двери не видно.
— Нет! Люди — не молекулы. Все они очень разные, — относительно их юрисдикции над нами я спорить не стал. Червелицые уже пробовали.
Лицо ее было спокойно, глаза открыты, но затянуты перепонкой, как у птицы, — так же, как когда я увидел ее впервые на пастбище, за нашим домом несколько дней или несколько лет назад. Но тогда ей сделали больно, и это было очень заметно, а сейчас мне показалось, что вот-вот глаза ее засияют и она пропоет мне приветствие. Я прикоснулся к ней. Тело Мэмми затвердело и стало холоднее льда. Я моргнул, чтобы сдержать слезы, и решил, что нельзя терять ни секунды.
Передо, мной маячил туннель. Но я задыхался и решил надавить подбородком на клапан. Безрезультатно.