– Я так и догадался, – обрадовался Оська, – на них набуты кандалы.
– Ты знаешь, – сказал я, – война – это, оказывается, ни капельки не красиво.
Следовало бы, конечно, гордо встать и покинуть это сборище насмешников. Но Швамбрания показалась мне в эту минуту более сомнительной, чем когда-либо. Я почувствовал, что не смогу найти ни одного слова в оправдание игры. Она становилась явно ненужной, навязчивой и стыдной, как привычка, от которой хочешь отучиться. Клавдя, председательница, подошла ко мне.
– Ты же сам, папа, по телефону говорил, – не сдается Оська, – что третий день держишь комиссара на конфорке.
Оська, Биндюг и дворник Филиппыч сели на скамейку у бочки. Я объявил матч открытым.
– Ну-с, – говорил лейб-обер-доктор, – как мы живем? Что желудок? Э-э… стул, то есть трон, был?.. Сколько раз? Дышите!