– Ну, ну, – настаивала герцогиня, – как видно, ты сердишься на него за то, что он ранил твоего гугенота?
Рене взял флакончик, встряхнул его, чтобы смешать фибрин с серозной жидкостью, и капнул на раскаленный докрасна клинок большую каплю этой текучей плоти, которая тотчас закипела и скоро заструилась, принимая фантастические очертания.
– Будьте спокойны, сын мой, – ответила Екатерина. – Отныне и до того дня, которого мы оба ждем, в моей конюшне и днем и ночью будет стоять оседланная лошадь, а в моей передней всегда будет дежурить курьер, готовый скакать в Польшу.
– Кормилица, мне надо поговорить с сыном.
– Вы все поймете, когда войдете к себе. Не беспокойтесь об Ортоне, я приютила его у себя.
– Так на чьей же вы стороне? – спросил Генрих Наваррский. – Король меня ненавидит, герцог Анжуйский ненавидит, герцог Алансонский ненавидит, Екатерина Медичи так ненавидела мою мать, что, конечно, ненавидит и меня.