– Вот оно что! – сказал Коконнас. – А ты уверен в этом?
– Предположите, государь, что вы любите меня по-прежнему.
Эта скорбь, эти рыдания, слова Екатерины, мрачная и торжественная обстановка последних минут королей, наконец, вид самого короля, пораженного болезнью, которая уже вполне определилась, но примера которой еще не знала наука, – все это подействовало на юный, а следовательно, впечатлительный ум Генриха так страшно, что, вопреки своему решению не доставлять Карлу, в его состоянии, волнений, Генрих не мог, как мы заметили, подавить чувство ужаса, и оно отразилось на, его, лице при виде умирающего, залитого кровью.
– Благородная душа! – сказала Маргарита. – Хорошо! Я принимаю твою преданность и сумею отплатить за нее.
– Что вы сказали, Клод? – спросила Екатерина, оборачиваясь к дочери.
– Ах! Я понимаю! – сказал Ла Моль. – Когда мы были у него, ты пожал ему руку, а я забыл, что все люди братья, и возгордился. Бог наказал меня за мою гордыню – благодарю за это Бога!