По осколкам-огрызкам, которые он в мессенджерах за Петей и его товарищами насобирал, можно было догадаться, что там вообще творилось у них – в целом; но дьявол-то сидел в деталях.
Сам набирает, первый. Зачем? Он же проклял Петю уже, отшвырнул.
– Говорят, все пишется. Ну и мы тут страхуем. Все. Давай, Макс, отсядь. У меня с ним тет-а-тет типа.
Солнце в четыре часа дня стало бледнеть и довольно скоро запало; и почти сразу за этим в него разверилось. Еще до того, как оно провалилось, хоронить его вышла ущербная Луна. На все еще прозрачном небе она светила довольно ярко одолженным светом, но инфракрасного отражать не умела. Ветер, который поднимался уже днем, стал резче и живо вымыл из Лобни дневное тепло.
Говорят: встает перед глазами. Но это неправда, конечно. Вспыхивает на мгновение. Удержать невозможно. Нельзя разглядеть в подробностях. Нельзя вспомнить, что за минуту до было, что после. Образы-обрывки, пятна на сетчатке, не картины, а ощущения. Где их видишь на самом деле? Где они вообще? И куда тают?
– Да… – Илья рискнул. – В сортире. Можно еще такого?