– Ну пусть тебя кто-нибудь утешит. Есть же, кому. Альбина какая-нибудь.
Телефон все дрожал, дрожал, как Петя вчера мелкой дрожью кончался, когда сосуды у него стали без горючего дрябнуть. И точно так же Илья стоял и смотрел, околдованный и бессильный, на это.
Посмотрел на часы: времени было столько, во сколько вчера вернулся домой руки мыть. Сутки минули. Сутки, а Петя все не коченел.
Он оставил по левую руку лобненский скверик: четыре скамейки квадратом у подножия гигантской опоры ЛЭП, и кучкующиеся неподалеку березки, чахлые и калечные от соседства с высоким напряжением. Несмотря на ледяную соль, на скамейках дежурили мамочки с колясками, питали младенцев кислородом.
Втиснулся в кабинет пузан в погонах, обслюнявил Илье его трепаный гражданский паспорт, через очки изучил печати и отметки. Забрал паспорт с собой. Становилось как перед грозой душно, в пару вызревал миллион вольт. Времени до стрелки час с небольшим, а эти бляди погонные еще держат его, морочат, мурыжат, время его наматывают как кишки на катушку, совещаются: миловать или казнить со скуки, крючкотворы.
Илья потянул на себя ручку нежно, как будто разминировал. Если сорвется, все кончено. Она пошла. Он тогда приоткрыл ее всего чуть, чтобы протиснуться, и за собой тихонько притворил. Взлетел бесшумно к лифту, задолбил по кнопке. Слышно было, как патруль на улице ползет вдоль стены, слышны были через дырявое железо жестяные голоса в рациях.