– До пятницы же только! – настаивал Илья.
– Ну кто? Это же Кутузовский проспект. Царь, кто-кто, ептыть, – сказал интеллигентного вида седовласый старичок в тонкой оправе.
Такой голос: хриплый, заранее грубый. Почему? Вот им ведь наверняка в трепете звонят, как будто это больничная справочная вершит судьбы людей. Нет же, она даже приговор огласить не имеет права. Почему тогда этот тон? Может, устали от тревоги по ту сторону провода. Восемь утра, а уже усталость. Еще со вчера и со всегда. Это такой служебный тон, чтобы случаем не подцепить от звонящих несчастье. Маска врачебная.
«Ты не можешь со мной поговорить?» – в ответ. «Я беспокоюсь!»
– Ну вот так вот, знаешь, и бывает. Был человек – и нету. Она ведь на сердце-то частенько жаловалась. Но таблеточку под язык рассосет, глядишь, и отпустит. Да кто сейчас здоровый!
Один только Серега его дождался, но Серегу он сам больше видеть не мог, аж трясло. Ненавидел его за то, что стал ему чужим. За то, что тот семь лет жил вверх, пока сам Илья – вглубь. И за жалость Серегину он ненавидел его отдельно. Пора было его тоже ампутировать, пока всю кровь не заразил. Вообще все отрезать. Пусть везде будет культя.