Голову отца принес, вспомнил Илья. Вот блюдо, выкладывай. Как за такое извиниться? Хихикал.
Генеральского сына убил. Замочил сына ментовского генерала.
– Это… Это в «Квартире»? – вспомнил кого-то Хазин.
Илья постарался почувствовать, и как будто уловил в глубине слабый спазм, вроде нервного тика.
Илья хотел бы уснуть, но водка не позволяла. Водка стала для него каркасом, натянула его шкуру на себя, таращила его глаза на мельтешащий экран, двигала челюстями, набивала его чучело черствым хлебом, безвкусной бурой колбасой. Водка чего-то от него хотела, но Илья боялся даже думать, чего.
Он ступал по Москве осторожно, чтобы она от слишком широких взмахов и слишком уверенных шагов и в самом деле не оказалась бы сном и не рассеялась бы; чтобы не очнуться от нее в масляной серой тюремной хате, в зябкой духоте, среди шконок и тычущихся в тупик жизней, в запахе носков и вечном страхе ошибиться.