Кристиан моргает. Ему уже не до веселья, в глазах настороженность.
На время краткой паузы сосок получает передышку. Кристиан как будто обращается к некоей потаенной, темной стороне моей души, о существовании которой известно только ему. Истязание возобновляется, теперь уже с использованием зубов, и наслаждение становится почти невыносимым. Я мычу и верчусь у него на коленях, пытаясь найти то, обо что можно потереться. Я жажду прикосновения, контакта плоти с плотью, но тону в предательском блаженстве.
— Мы переживем, — усмехается он. — Но она не закроется. Не закроется, пока ты там.
— Не сердись. Ты так дорога мне. Как бесценный актив, как ребенок, — шепчет он кающимся тоном. А я цепляюсь за сказанное. Как ребенок. Значит, ребенок для него нечто ценное.
Какие мы раздражительные. Но и я хороша: человек работал со мной последние шесть недель, а я даже имени его не знаю.
Тянусь за его левой рукой, целую кольцо на безымянном пальце. Простое, без надписей, платиновое. Как и мое.