– Не знаем, – пожимает плечами Финник. – Лианы пошевелились, а потом – раз! и тушки пропали.
Вздрагиваю от грохота пушки. Кто-то умер, в такую ночь, когда все с оружием и в испуге мечутся в зарослях, это может быть кто угодно. Зато теперь каждый будет сначала стрелять, а потом задаваться вопросами. И я велю ногам пуститься бегом.
– Никуда я не побегу. Чтобы нас ни ждало, я останусь тут.
Пит усмехается: наверняка вспомнил ночь накануне последних Голодных игр. Мы были на крыше, оба не в силах заснуть, и он сказал что-то в этом роде. Тогда до меня не дошло, о чем речь. А теперь доходит.
Тот поднимается и, повернувшись к зрителям, коротко и грациозно кивает. Мне вдруг становится страшно. Цинна, Цинна, что ты наделал? Что-то ужасное, непоправимое. Собственный небольшой мятеж. И все это ради меня. Помню, как он сказал: «Я привык изливать свои чувства в работе, так что если кому и сделаю больно, то себе одному».
Тоже. Я и забыл, что это такое – спать по ночам.