– Не волнуйся, уже разуваюсь, – говорю я, оставляя туфли на коврике.
– Это, наверное, из-за меня, – признаюсь я. – В том году на индивидуальном показе я пустила в них стрелу.
Соседи по столу замечают мое настроение, но я пресекаю любые попытки втянуть меня в беседу. А потом поезд останавливается. Появляется проводница и объясняет: это не дозаправка. Что-то там поломалось, и мы простоим не меньше часа.
Как девушка из Двенадцатого, я иду по списку последней. Банкетный зал понемногу пустеет и затихает: трибуты по одному отправляются на показ. В толпе почему-то легче сохранять гордый и независимый вид, но теперь я не могу отделаться от мысли: всем этим людям осталось жить каких-нибудь несколько дней.
– Но, кажется, не до такой степени, чтобы в это поверил весь Панем.
– Еще раз прогляжу свои записи. Надо же уяснить себе, что нас ждет. Утром все обсудим. Иди спать, Китнисс, – говорит он.