На этом запись кончается. Какое-то время мы просто сидим в молчании,
Вспоминается фраза Пита о том проводнике, огорчившемся из-за победителей, которым вновь придется сражаться. Якобы не весь Капитолий в восторге от этого. Я до сих пор полагаю, что слезы публики быстро высохнут с первым ударом гонга, и все-таки для меня настоящее откровение – убедиться, что капитолийцы хоть что-то к нам чувствуют. Ведь они каждый год с удовольствием наблюдают, как умирают дети, Но может быть, победители прошлых лет – это другое дело. Зрители слишком много знают о них, чтобы с легкостью позабыть, что они – такие же люди. Кому по душе, когда убивают его хороших знакомых? В каком-то смысле наступающий сезон значит для столицы примерно то же самое, что и для дистриктов.
Все в этом человеке – и властный голос, и странный акцент – внушает чувство новой и непонятной угрозы. Откуда он взялся? Из Дистрикта номер одиннадцать? Номер три? Может, из самого Капитолия?
Тут я замечаю в его кулаке грубо обмотанный проводом нож – по-моему, раньше принадлежавший Питу.
Лицо у девушки покраснело от холода. Зубы искривлены. Глаза – цвета шоколада, над одним – родинка в форме земляничины. Нет, это но миротворец. И не обитательница Капитолия.
И мы без лишних слов пускаемся в путь, вниз по склону. По дороге почти не беседуем. Одна держит цилиндр, а другая ее охраняет. Примерно на середине дороги мы слышим нарастающий мрачный стрекот. Значит, одиннадцать часов уже пробило.