И ещё всякими разными словами, на которые Ташка была знатная мастерица. Сенька и то заморщился, а чистый господин так даже глазами захлопал.
Инженер велел остановиться на углу тёмного переулка.
И то – хороша была, не оторвёшься. Лоб высокий, чистый. Брови коромыслицами, кожа белая, губы алые, а глаза – ух, что за глаза. Сенька такие видал на Конной площади, у лошадей туркестанской породы: большие, влажные и при этом будто огоньками светятся. Только у девушки-девы, что из шарабана вышла, глаза ещё лучше были, чем у тех лошадей.
Стыдно стало, что сбежал – мочи нет. Идя по Маросейке, ругал себя за это всяко, корил, казнился, но как вспомнит про калмыков, ясно делалось: назад в колоду ему ходу нет. Князь с бойцами, может и простят – наврать можно, что живот прихватило или другое что, но себе-то не наврёшь. Деловой из Сеньки, как из коровы рысак.
– В Москве, пожалуй, человек двадцать. В Питере вдвое. Если за границу отправить – там тоже многие купить захотят. – Тут носатый вдруг дёрнулся. – Вы сказали “пруты”? У вас что, ещё такие есть? И вы готовы продать?
Подошёл Сенька поближе, чтоб слышно было, остановился.