Фриц Ламме зарос щетиной, от него даже за два шага воняло старым перегаром и чесноком.
— Вы шутите, кавалер? — Гаэтан Бертье засмеялся.
— Господин Максимилиан, — строго сказал Бригитт, — у господина третий день жар стоит, ему в постели лежать и снадобья пить, а гости всё едут и едут. Так-то всякие важные гости, а тут вы уже и о холопах докладываете?
— Ну, через год, другой пойдёт, — беззаботно заявил Бертье, — пока же можно и обручиться, а я подожду, когда невеста станет для свадьбы пригодна.
Он, вроде, даже этим кичился, красовался перед Максимилианом.
— Прибежал — кричит: «Господин, кто-то рубит ваш лес. Я в темноте не видел, кто, но всё слышал. Рубят сволочи». А лесу-то у меня кот наплакал, меньше, чем у вас, господин Эшбахт, я, конечно же, на коня, сыновей с собой взял. Еду к реке, тороплюсь по рассвету, а как доехал, так увидал…