– И хватит себя жалеть. Да не возьми я тебя, жил бы ты сейчас с младшенькой, она б тебе враз хвостато накрутила – небось и огрызка бы твоего не осталось. Умишком-то своим пораскинь, – хмыкает он коту, пытаясь уйти от неприятной темы.
Уве кивает. Указывает на валенок. Тот норовит цапнуть его за икру, Уве вдруг резко топает – валенок едва успевает увернуться.
– Отца с матерью прибрал, так и деньги свои себе оставь! – прорычал он в потолок.
Не с возмущением, скорее обреченно. Большущие кеды, точно на вырост, куцые джинсы, примечает Уве. Олимпийка натянута на подбородок, от холода. Бледно-зеленоватая кожа, подернутая пушком и усеянная угрями. Слипшийся вихор, будто мальца тащили за волосья из бочки с клеем.
– Сказали, мне с ним не справиться. Что болен и все такое. Сказали, надо сдать его в дом престарелых, – говорит она.
Кошак меж тем вылизывается, чуть не доставая языком до глаза.