– Мои, а что, они что-то натворили? – почти с испугом спрашивает Парване.
С трудом выползает из машины, волоча загипсованную ногу, с переднего сиденья с не меньшим трудом выползает Йимми – вся футболка в жирных пятнах от бургеров.
Кошак лижет лапу, всем своим видом показывая, что считать жизни ему недосуг, не той мы породы. Уве, одобрительно кивнув, делает шаг в сторону.
Уве сам не знает, как так вышло. Как и когда он онемел. С той поры, как схоронил ее, дни и недели слились для него в сплошное безвременье, а потому он и сам себе не смог бы дать отчет, где был, чем занимался. Со смерти Сони до самой встречи с Парване и ее балбесом Патриком в тот день, когда они раскурочили ему почтовый ящик, Уве вообще не припомнит, чтоб заговаривал хоть с единой живой душой.
А может, заодно и Соню. А заодно и себя самого. Кто знает?
– А это тебе цветочек от Патрика, детей и меня. – Парване светло улыбается камню.