Чесотка расползается, рука Адриана чешет уже подбородок.
Вернувшись домой, Уве открывает банку тунца, ставит на кухонный пол.
В конце восьмидесятых дом этот купил какой-то олигарх, кажется банкир, «в качестве инвестиционного объекта» (Уве краем уха слыхал его беседу с риелтором). Банкир сдавал дом внаем – одни постояльцы сменяли других. Так продолжалось годами, до одного прекрасного лета, когда три молодых удальца рискнули устроить в нем притон, собрав целый паноптикум алкоголиков, проституток и уголовников. Там гуляли дни и ночи напролет, вся дорожка между домами была усеяна, как конфетти, битым стеклом от пивных бутылок, музыка гремела так, что в гостиной Сони и Уве со стен падали картины.
– Держи карман шире. Случайно, не даст, – ответствует Уве.
А потом – бац. И все. Хватило одного удара. Том грохнулся об пол, как намокший куль с мукой. Могучая туша его едва успела упасть, как Уве развернулся и вышел вон.
Уве надевает синий пуховик, обувает башмаки, выпускает кошака первым. Смотрит на Сонин портрет, висящий в прихожей. Она смеется в ответ. Стало быть, помереть еще успеется, часом раньше, часом позже, – и Уве отправляется вслед за котом.