Толстяк, отведя кота чуть в сторону, задирает руку. Кожа под мышкой горит огнем.
Тут, на сотую долю выдоха, пространство над обоими мужчинами словно замирает. Как и бывает в подобных случаях. Если представить все это дело в виде киносъемки, камера как раз успела бы крутануться на триста шестьдесят градусов и выхватить лицо Уве, окончательно вышедшего из себя.
Тут откуда-то сбоку выныривает женщина сорока пяти лет, на голове конский хвост, забранный на скорую руку, одета в потертые джинсы и «аляску» лягушачьего цвета не по росту.
Посвящается Неде. Как всегда, чтобы насмешить тебя. Как всегда
Два часа она сидела подле него на коленях в операционной, а тогда поцеловала в мощный лоб, шепнув: «Прощай, котик, любимый мой Эрнестик!» И добавила – слова эти выплыли из ее уст, словно укутанные облачком: «И ты, папочка, любимый мой, прощай!»
Юнасу Крамбю, блестящему литератору и настоящему джентльмену, – за то, что ты открыл Уве и придумал ему имя в тот самый-самый первый раз. И еще за великодушие, когда ты разрешил мне попытаться написать продолжение его истории.