Подняв глаза, Уве замечает взрослого мужика – тот, видно, на полном серьезе вырядился клоуном и ждет у дверей. На роже, от уха до уха, намалевана дурацкая улыбка.
– Спасибо, что подвез нас сюда, – улыбается она.
Мгновение застывает, словно само время нажало на тормоз, и все вокруг Уве закружилось-завертелось на сверхскоростях. Грохот скрадывается, вливаясь в уши тихим «пшшш», электровоз подползает, словно телега, запряженная парой дряхлых волов. Отчаянно моргает всеми своими огнями. Уве смотрит прямо на свет. В промежутке между слепящими вспышками вдруг встречается глазами с машинистом. Паренек лет двадцати с небольшим. Из тех, кого путейцы постарше зовут салагами.
– Это кто такой? – спрашивает журналистка в «аляске» у него за спиной.
– Думаешь, я с властями прежде не бодался? Думаешь, эти бюрократы так сразу и упекут Руне? ХРЕНА ЛЫСОГО! Разведут свою канитель с волокитой: кассации да апелляции, суды да пересуды! Вот так-то, брат. Ты думаешь, они вот так прям сразу, а уйдут месяцы. Годы! А я? Ты думаешь, буду сидеть сложа руки только потому, что этого хрыча Альцгеймер хватил?
Уве не отвечает. Только наблюдает в зеркало, как младшая на коленках у Парване, схватив увесистый фиолетовый мелок, машет им на кошака и вопит: «ЛИСОВАТЬ!» Тот глядит с опаской, явно не склонный разрешить ей рисовать у себя на шкуре.