Не дойдя шагов пятнадцать до разбитого почтового ящика, он вдруг замечает перед своим домом бледную немочь. Та чем-то увлечена, Уве не сразу понимает чем. Мотыляя на шатких каблуках, она остервенело замахивается куда-то поверх его дома. Под ногами у нее снует и тявкает недоразумение – то самое, что обоссало ему всю плитку. Кто знает, может, это и не собака. Так, валенок с глазками.
Нет, совсем иначе представлял он себе конец. Работаешь, гасишь кредит, платишь налоги, живешь по справедливости. Женишься. В горе и в радости, пока смерть не разлучит нас, так договаривались? Так, Уве это точно помнит. А чтоб она первой померла, такого уговора не было. Подразумевалась ведь его смерть – У-В-Е, черт бы ее задрал, вот какой был уговор. Или, может быть, нет?
– Господи боже! Да не ее телефон! Мой это телефон. Она тебе звонит! – нетерпеливо протараторила Парване и, оттеснив Уве, направилась к туалету, пока хозяин не успел возразить.
– Вообще-то мы тут ЖИВЕМ! – обижается старшая.
Тогда она не рассердилась. Потом, естественно, сердилась на него без счета, но не в тот раз. А он за все пройденные вместе годы больше ни единожды не солгал ей.
Потом выкапывает из твердокаменной земли мерзлые розовые цветочки, принесенные в прошлый раз, сажает свежие, встает, складывает синий стул и при этом все бормочет себе под нос что-то до боли похожее на «потому что нынче война, леший меня задери».