– Ну, как хочешь. Это чистая формальность, Уве. Никто из нас не верит, что ты мог украсть деньги. Ты скажи нам, кто взял их, и все.
– У меня еще дел невпроворот, нечего дома штаны просиживать, – управившись с посудой, говорит Уве.
Та, попятившись и убрав прядь со лба, неотрывно смотрит на сжатые кулаки.
На четвертый день Соня встала с постели и принялась мести избу – да с таким остервенением, что Уве старался не попадаться ей на глаза – так всякий благоразумный человек прячется от надвигающегося смерча. Он целыми днями пропадал во дворе, выискивая себе занятия. Поправил дровяной сарай, завалившийся от весенних бурь. Потом несколько дней колол дрова, пока не набил сарай под самую крышу. Косил траву. Обкорнал ветки, залезшие из лесу на участок. Вечером шестого дня позвонили из бакалейной лавки.
– Тсс! Тихо ты, холера, кошака разбудишь! – сердито шикает Уве на Адриана.
Время – без четверти шесть. Первый снег холодным одеялом лег на дремлющий таунхаусный поселок. Сняв с вешалки синюю куртку, Уве собирается на традиционный утренний обход, как вдруг, к своему изумлению – и неудовольствию, – натыкается на кошака: тот сидит на снегу прямо под дверью. И похоже, сидел тут всю ночь.