– Просто связываться с брюхатыми склочницами неохота, а так – остался бы ты тут, жди, – поясняет Уве, кивая в сторону гостиной, на окошко, в котором виднеется дом Парване.
Том почернел. Попятился еще на несколько шагов, не выпуская портфель из рук. Всю свою жизнь он проработал на железной дороге, но никто из путейских слова доброго про него не сказал. Пропустив одну-другую кружку пива за праздничным столом, не раз честили его подлецом и злыднем. Только отец ни разу не сказал про Тома худого. «Четверо ребятишек и хворая баба, – говорил он, заглядывая каждому из товарищей в глаза. – Другой на месте Тома похлеще подличал бы». После таких слов товарищи обычно меняли предмет беседы.
В ситуации, когда с той стороны стоит Уве, беременной персиянке, будь она осмотрительней, не стоило бы подходить к воротам слишком близко. В результате, не успев отскочить, она схлопотала створкой по носу: Уве распахнул ту резко, будто сдергивая лассо с забора.
И заметила, как при слове «автобус» у Уве беспокойно заходили желваки.
Старшая закатывает глаза, ну копия мамаши – та вот так же закатывает их, стоит Уве сморозить что-то не по делу.
Уве босиком идет по снегу за шлепанцем. Смотрит на него с укоризной: ну как же ты так промазал! Потом собирается с духом и отправляется на обход. Да, ты нынче собрался помереть, но это еще не повод дать разгуляться вандалам.