И вот тогда, когда отец меня обнял, я разревелся.
Старик прикрыл глаза ладонь и сжал губы — он плакал молча, без слёз; слёз давно уже не осталось. Ни у кого не осталось. Да и смерть здесь, на передовой, воспринималась как-то иначе — не так, как снаружи, в центре, где всюду благоухали розы и о войне знали лишь понаслышке.
За калиткой собралось с полсотни военных. Чужие нашивки, чужие погоны, чужая форма. Выстроились полукругом. Смотрели на Бура без злобы, но и без жалости. Как и мать Вовчика, пристроившаяся с краю.
Вороны пристально посмотрели на бомбы, переглянулись и отпустили какие-то нелестные замечания.
— Не, Джорджа Мартина я на Ассамблее в сортире встретил, — потянулся Удо. — Откуда здесь Мартин, он сейчас в Нью-Гемпшире… Здесь…
Дорога от границы заняла немногим больше часа. Вика не бывала здесь с ранних детских лет и заново изучала пейзаж: посёлки городского типа, полупрозрачные сейчас посадки и космические очертания терриконов. Вскоре они въехали в большой город. «Лада седан баклажан» подвезла её прямо к дому бабушки на улице 50-летия СССР; дядя Данко и Ваня вытащили её вещи.