Серёжка проснулся от звука мотора. Казалось, прямо сквозь домик ломится трактор. По стене мазнуло пятно света, потом звук стал удаляться. Разъездились, гады, подумал Серёжка, повернулся на другой бок — раскладушка заскрипела — и попытался снова уснуть. Но почему-то не получалось. Болела голова и першило в горле. Ну вот, простыл, подумал он. Совсем же не холодно.
— Сочувствую, дядя. Ладно, тогда давай спать. Что-то я вдруг перепугалась…
Антон из последних сил цеплялся за выступавший порог, но руки предательски скользили. В кожу впивались острые кусочки бетона, а осколки вездесущего стекла резали и без того израненные руки. Нужно держаться. Ребята поймут, что ошиблись, и спасут его. Они вернутся. Ещё чуть-чуть, пожалуйста. Но пальцы разжались, и мальчик грохнулся на четвёртый этаж, больно ударившись о поверхность. Что самое смешное, он даже толком не понял, чем ударился, потому что болело всё тело. Но раз болит, значит — живой. Мама всегда так говорит.
Она бросилась вниз по склону — туда, где оставила рацию. Снайпер и автоматчики по-прежнему прятались в брёвнах, но она их уже не боялась, а они её всё так же не видели.
Антон медленно поплёлся вдоль широкой пыльной дороги. После небольшого отдыха нога уже не настолько сильно болела, но идти несколько километров пешком — то ещё удовольствие. Да и велосипед надо будет забрать, а то родители будут ругать. Эх, а ведь барсик, похоже, предупреждал, что не надо никуда ехать…
И ведь не девочка уже давно, куда ей единороги и феи? Но они каким-то образом умудрялись находить дорогу к ней в сад и неизменно приходили, изо дня в день. Так что она сажала для них всё новые и новые цветы, поливала траву и наполняла доверху кормушки зерном — кур-то всё равно не осталось. А потом осторожно, чтобы не спугнуть, брала щётку и счищала с короткой шерсти единорогов приставшую чёрную пыль — они всегда приносили её с полей; пыль отвратно пахла гарью и засохшей кровью…