Я слушал, слушал, и у меня тихонько ехала крыша. Задумался о воспитании, о становлении — обо всяких таких вещах. Ну а о чём ещё я должен был думать, когда на меня с серьёзным видом пищал тринадцатилетний пацан, слово в слово повторяя то, что говорили ему взрослые? Гоша был — рупором родительского благоразумия. Внезапно.
— Слушай, да ты брутальная! — воскликнул я. — Серьёзно твоя?
— В школу опоздаешь, — выдернула меня мама из облака фантазий. — Что, уже о девочках задумался?
Я осмотрел руки, ноги. Всё было целым. Ну, руки слегка дрожали, однако это, мне кажется, простительно после самоубийства.
Мама молча швырнула письмо на скамеечку под зеркалом, развернулась и ушла в комнату.
Я наконец-то смог перевести дыхание. Прошёл в кухню, открыл кран и поплескал в лицо холодной водой. Скула болела, рёбра болели, ободранные руки болели. Надеюсь, я хоть куртку запасную не порвал… Она и так стрёмненькая да старенькая.