— Тьфу-тьфу-тьфу, — суеверно поплевал Брюхо, выхватывая у меня из рук флягу. — Накличешь беду!
Тут я душой немного покривил. С чужими я и правда старался особо не болтать и не сближаться. Как Тимофеич заповедовал. А вот со «своими» мог разговаривать часами. На то они и свои… но сейчас в радиусе четырех десятков километров своих не наблюдалось, только чужие.
— Есть, дорогой! Такой самогон не у каждого найдешь! Прозрачный, как слеза моей мамы! Крепкий, как кулак моего отца, жгучий, как…
— Ладно, — выдержав паузу, согласился я. — Расскажу. Хотя история обычная. Есть у нас за городом недостроенная теплотрасса. И вот в ней жил-поживал и горя не знал очень большой и жирный заглот. Ползал себе в трубе туда-сюда, людишек кушал, а потом народ собрался, его из той трубы выкурил и жестоко убил. Все.
— Тебя забыли спросить! — Грязная пятерня метнулась к моей шее, но я отпрянул еще на шаг, и его пальцы схватили воздух. — Иди сюда, с-сука! Ща я тебя отучу башкой мотать!
Взбешенный боец ничего не желал слышать. Поняв, что ему не тягаться со мной в юркости, он дернул за ремень висящей на плече винтовки. Дернул и, нелепо взбрыкнув ногами, плашмя рухнул на песок под отрывистый треск одиночного выстрела. Из пробитого черепа плеснуло кровью, смешанной с белесыми комками чего-то студенистого. Борис убрал дымящийся пистолет обратно в кобуру и развернулся к ошарашенно застывшим людям Бессадулина.