Взбешенный боец ничего не желал слышать. Поняв, что ему не тягаться со мной в юркости, он дернул за ремень висящей на плече винтовки. Дернул и, нелепо взбрыкнув ногами, плашмя рухнул на песок под отрывистый треск одиночного выстрела. Из пробитого черепа плеснуло кровью, смешанной с белесыми комками чего-то студенистого. Борис убрал дымящийся пистолет обратно в кобуру и развернулся к ошарашенно застывшим людям Бессадулина.
— Был да сплыл, — мрачно усмехнулся Борис, как-то зло покосившись на сжавшегося очкарика. — Помер он. Ладно, считай, что ты меня убедил.
В Сад мне можно и не соваться — не пустят. Люди там мирные, добрые и… крайне «в себе». Внутри стадиона живут только свои. Чужаков на территории не привечают, хотя торгуют со всем городом выращенными на возделанных грядках овощами, фруктами и молоком от нескольких коров.
Повсюду этот мягко мерцающий в свете настенных ламп металл. Абсолютно бесполезный, с моей точки зрения, мусор. Не годный ни для чего.
Великая и Ужасная. Загадочная и Страшная.
— Я… я знаю место, куда ездили русские! — выпалил я единым махом, повторяя то, что он уже знал от своих людей. — Только я один знаю! Больше никто! Из бессадулинских в город не вернулся никто, а русские свернули на трассу, что в двадцати километрах от города. Назад они точно не вернутся! А там… там столько всего! Одних только калаш… — запнувшись на полуслове, я оглядел кабинет и, воззрившись на Пахана, неуверенно продолжил: — Много чего там есть… А я только часть видал, там этих ящиков не счесть… Ящики! Ящики! Ящики! Коробки! Там столько всего…