Она очнулась от собственного крика. Подскочила, запуталась в пледе, упала, вновь зашлась в крике — еще не поняла, где находится, перепугалась.
Рудольф Казимирович всегда рассуждал именно так, по-иезуитски: главное — цель, все остальное — детали. И действовал с иезуитской же беспринципностью, щедро сдобренной врожденной нахрапистостью. Льстивые подчиненные называли эти свойства решительностью и напором.
И они, спокойно миновав первые ворота, неспешно побрели по ведущей через лес дорожке.
— Мы не девочки, — рассмеялся Володя и перевел взгляд на Яшу: — Я с Герой согласен. Если ты говоришь, что на мыс можно только по реке выйти, а я тебе верю, то в наших обстоятельствах надо идти вдоль берега.
Мустафа растоптал неосмотрительно зазвонивший телефон, разорвал ворот рубахи, словно мучился от удушья, и разбил один из фонарей любимого «Хаммера». Несколько случайных прохожих, шедших по набережной, осмотрительно обогнули участок, заставленный блестящими авто.
Что заставило ее украсть записную книжку Петра Васильевича? Что заставило обзвонить друзей старика? Ответов на эти вопросы Катя не знала. Не звучал в ее голове властный, повелительный голос, не являлись демоны, не просил расстроенный дядя Гриша. Да и сама она не испытывала никаких странных чувств? Действовала так, словно совершала обыденные, вполне естественные поступки: проникла в комнату покойного, украла записную книжку, дождалась, когда останется дома одна, и принялась сообщать друзьям старика печальную новость. Она не была возбуждена, не находилась в приподнятом настроении, не получала удовольствия от происходящего — она просто делала это. Механическим голосом. Без эмоций. Спокойно и собранно. Она сообщала о смерти Петра Васильевича и сразу же клала трубку. Набирала следующий номер.