— Не надо; я же просил — не надо лгать мне, юноша. Кроме того, об этом судачит половина Кёльна, посему то, о чем мы говорим, тайной быть не может. Уж не для меня, по крайней мере… Итак, почему вы это сделали?
Сегодня это более походило на короткую войну, на битву, яростную стычку двух хищников, на схватку даже не пса с кошкой, а волка и рыси; бывали мгновения, когда Курту начинало казаться, что обуревающая его горячая волна сейчас попросту спалит изнутри, убьет — не в понимании фигуральном, а в самом прямом, истинном значении этого слова. Казалось, что касающиеся его губы, руки, сам взгляд вынимают из тела душу — медленно, но неуклонно, словно душа его, силы, само дыхание его были чем-то материальным, как кровь, способная быть выпущенной по капле на волю, прочь, досуха. Не поддаться стоило невероятных усилий, почти невыносимых, на пределе возможностей тела и духа человеческого, на рубеже человеческой сущности, на грани сил; время от времени мозг затуманивало жаркое марево, и тогда казалось, что рассудок сейчас откажется продолжать это противостояние дальше, тело откажется бороться с иссушающим вихрем, разрывающим на части самую суть того, кто уже забыл, что был человеком, а не сжатой в исступленный комок совокупностью мяса, крови и того, что уже язык не поворачивался назвать душой — в душе человеческой просто не могли зарождаться эти чувства, не имеющие ничего общего с тем, что должны испытывать мужчина и женщина, прикасаясь друг к другу…
Далее. Полагаю необходимым пояснить, в чем суть различие и грани упомянутых мною здесь различных течений одного учения, кое, впрочем, никогда не бывало ни единым, ни собственно учением.
— Если ты правда веришь мне, — не глядя в его сторону, заговорила Маргарет все так же негромко, — если доверяешь мне, ты сделаешь то, о чем я сейчас попрошу тебя. Сделаешь?
— Вы?.. — с растерянным удивлением уточнил хозяин, попятившись от распахнутой двери. — Что-то стряслось?
— Прости, не хотел подслушивать, — продолжил тот, приблизившись. — Так вышло.