— Итак, — вздохнул Дитрих, наконец, — продолжать будем все по тем же предписаниям. Абориген, припоминай, не подмечал ли за собой чего необычного. Non factum, что все это могло сработать, может статься, это дело рук какой дурехи, которой бабушка наговорила всякой непотребщины, но — все возможно. И припоминай знакомых блондинок.
— Тогда входи, абориген, — кивнул Ланц, растворяя дверь и проходя первым.
Тишина повисла надолго, и было слышно, как скрипит пером Ланц за спиной — звук был будничный, простой, неуместный и словно издевательский, и он не удивился, заметив, как взгляд переписчика сместился с исполнителя на Дитриха, почти с ненавистью и вместе — страхом.
— Напротив, — возразил Курт с приветливой улыбкой, выходя следом за сослуживцем в знобкие апрельские сумерки. — Отдал мне вас с Густавом на посылки; credo — чтоб вы, наконец, занялись делом.
— Неправда, я вас люблю, — улыбнулась та, и снова подумалось — те же бы слова, но не здесь, не для них… — Что ж вы всё стоите, господин дознаватель?
«Ты ведь любишь свою хозяйку? — наконец, спросил он, уже готовясь уйти. — Ты можешь помочь ей. Если все то, что тебе известно, ты расскажешь мне, я найду, как спасти Маргарет от костра. Ты ведь не хочешь, чтобы ей грозило такое будущее, верно?»; лишь тогда чуть дрогнули веки, и взгляд со стены сместился к допросчикам; но ни слова по-прежнему не было сказано, а взгляд этот так и замер на уровне их сапог. «Спаси ее», — повторил Курт тихо, однако более он не добился ничего — Рената так и осталась сидеть в каменной недвижимости, безмолвии и равнодушии.