— Нет, обязан, — возразил Бруно твердо и, перехватив его взгляд, усмехнулся. — Что? В чем дело? Непривычно слышать от меня напоминание о том, о чем я до сих пор молчал?
— Госпожа фон Шёнборн, — вмешался Ланц со вздохом, — в вашем положении есть гораздо более серьезные вещи, о коих следует тревожиться, помимо распущенных волос и обнаженной головы.
— Если ты прекратишь изображать кающегося висельника, этого будет довольно. У тебя всего-навсего забрали одно дело. Это не конец света. У тебя не отобрали Знак, не срезали Печать, не отправили в монастырь на вечное покаяние. Просто отстранили от одного дознания.
— Нет. Ничто из узнанного и даже увиденного мной не поколебало меня ни в вере, ни в уверенности. Подозреваю ли я, что сказанное мне — правда? Да, подозреваю, что частью — именно так. Изменит ли это что-нибудь? Нет. Если Тот, Чьим именем я исполняю свое дело, лишь «один из», я все равно с Ним. Если… — Курт помедлил, все так же глядя духовнику в глаза, — если даже никогда бы не было Бога Иисуса Христа, даже если никогда не существовало бы человека Иисуса — это ничего не меняет. То, что мы делаем, касается справедливости как она есть, и в своей сути неизменно.
Он все-таки обернулся — рывком, не удержавшись, снова потонув в этом взгляде…
— Хорошо. Также ты будешь заниматься перепиской университета, блюсти архив, на тебе будет сношение университета с магистратом, ректората — со студенческим советом… Так? Если кто-либо из студентов провинится, за исполнением наказания тоже будешь надзирать ты от имени ректора; кстати, в особенности это любопытно в связи со штрафами, которые ведь можно и не уплачивать, если секретарь… так скажем — позабудет упомянуть о проступке. За умеренную мзду, само собою.