— Да брось ты, Финк, — вздохнул Курт тяжело. — С кем говоришь-то, помнишь? Я ж тебя знаю.
— И что же он получил? — уточнил Курт; та вскинула голову.
Когда тошнота ударила в горло, Курт насилу удержался на ногах, упершись в стену какого-то дома ладонью и согнувшись пополам; его вырвало горькой, мерзкой слизью, и снова, и еще раз, а вкус пепла все оставался и, казалось, проникал сквозь кожу, в легкие…
— И дерзкий, — докончил шепот; голос был неопределимым — явно мужским, однако сказать, человеку каких лет он принадлежит, Курт затруднялся.
— Это мое дело, — возразил он наставительно. — Когда на моих глазах человек роет себе могилу — это мое дело. Герман, даже не думай. Ты совершаешь глупость.
— Не спать, Отто! — потребовал он; глаза в прожилку медленно поднялись, глядя на вошедшего следователя уже без прежнего страха, с обреченным изнеможением.