Внезапно Ланц, резко подавшись вперед, отвесил ему внушительный подзатыльник, тут же усевшись обратно, как ни в чем не бывало; Курт ошарашенно воззрился на старшего сослуживца, не зная, как поступить и что ответить.
— Так, — все еще внутренне сжавшись в комок нервов, кивнул Курт.
— Прекрати, — велела Маргарет строго. — Да, Шлаг был мил. Умен. Выдержан — до поры. Но и он вскоре стал таким же, как все — с той лишь разницей, что угрожал мне неявно.
— Ты веришь мне? — спросила она тихо и, увидя его нахмуренные брови, повторила, повысив голос: — Просто скажи: ты мне веришь?
Все это давно сидит в теле, в каждой косточке, в каждой мышце, в каждой жилке — совершается само собою, без осмысления, без сосредоточенности. Без раздумий.
— Абориген, ты что — на суде? Какие, к Богу, основания? Здесь несложная логика: она уже три года как в одиночестве, и по ее глазам не скажешь, чтобы наша сиятельная госпожа графиня относилась к тем девицам, что во вдовстве замыкаются в часовне и предаются раздумьям о Женихе Небесном.