Задвинув за собой одеяло, заменявшее входную дверь, Вова оказался в вожделенном подвале, подсвеченном бликами костерка и потоками тусклого света зимнего дня из нескольких окошек, переоборудованных в амбразуры. Около костра сидели несколько бойцов, и товарищ младший политрук Синельников что-то втирал им по поводу текущего положения на фронте и в мире.
Картошка была мелкая, к тому же прошлогодняя, а выданные кухонному наряду ножи — тупыми. Проще было нарезать корнеплоды параллелепипедами, но тогда получалось, что количество начищенной картошки равняется количеству отходов, а это существенно сокращало и так не богатый килокалориями рацион красноармейцев. Вот и сидели, чистили, на глазки и прочие мелочи не обращали внимания. Сдабривали процесс солдатскими шутками и разговорами о довоенной жизни. К трем часам ночи Лопухов натер на руках мозоли и уже готов был грызть проклятые клубни зубами, царапать ногтями, но тут картошка закончилась, и они побрели в свою палатку. До подъема оставались еще целых три часа.
— Было дело, — подтвердил Вовину догадку Ерофеич. — Разведвзводом раньше командовал, еще в пехоте, «языков» брал, пока в прошлом году сосед на мине не подорвался. Ограниченно годным признан, теперь вот складом барахла заведую.
— Если крепкий — такого и опустить не грех, — решил Вова.
Взвод он нашел на южной окраине в окопах, где ранее оборонялась наша пехота.
Грохот взрыва ударил по ушам. Вова чисто механически упал, зашипев от боли. Никто не орал «Воздух! Ложись!», пара «мессеров» незамеченной зашла на дорогу, сыпанула несколько мелких бомб на группу раненых, потом прошлась по ней из пушек и пулеметов, сделала еще один заход и ушла. Решение идти днем было большой ошибкой. Днем дорога постоянно подвергалась ударам немецкой авиации. Фрицы творили, что хотели, гонялись даже за отдельными пешеходами. Наши истребители появлялись редко и, как правило, были в меньшинстве.