— К чему ты клонишь? — спросил Снегирь, хотя всем уже было ясно: торгаш набивает цену.
— Не суетись, — прошипела Анюта и крикнула, — Бабка, не лезь, у меня диарея!
— Не желаешь, спрашиваю, пожрать со мной?
— Обижаешь, конунг, — лицо Николая порозовело.
Я сидел с Олегычем в кабине машиниста. Мертвые здания, точно гнилые зубы, торчали из темной пасти ночи. Кое-где вспыхивали огни —последние прости далеких пожаров. Тверь казалась еще более уродливой и мрачной, чем другие, уже виденные мной мертвые города. У развалин вокзала замерли составы, грузовые и пассажирские. В пассажирских —я не сомневался —на нижних, верхних полках, за столиками у окон, — скелеты бывших: женщин, мужчин, детей.
Я послушно зашагал по плацу, а на душе скребли кошки —до чего же погано по доброй воле соваться в пасть льва.