— Долго дрыхнешь, Ахмат, — он хлопнул меня по плечу. — Так недолго продрыхнуть собственное провозглашение в конунги.
Безжалостный в своей простоте вывод ошеломил Андрея. Он покачнулся, и если бы не подвернувшийся ствол дерева, полетел бы с обрыва в реку. Сухие рыдания сотрясли его грудь. Прислонившись к плакучей иве, Островцев плакал из-за женщины, которую никогда не любил.
— Еще горячее не мог? Подай, что ли, снега.
Щелкнул выключатель, лампочка погасла; мы с Мариной остались в темноте, схожей с той, в которую только что погрузился Киркоров.
Марина попросила пить, и стрелок передал ей бутыль с водой. Я же принялся за тварку.
— Конунг Ахмат, — произнесла она, поднявшись со стула, — трибунал Московской резервации, взвесив все за и против, опираясь на Устав Наказаний, властью, данной ему Лорд-мэром.