Константин понимал его боль, понимал до самой последней капельки, ведь он сам прошел через это. Для обычного человека крушением мира было бы предательство близкого человека: измена жены, к которой он, как Одиссей, шел через все свои скитания, а, вернувшись в родной дом, ведомый лучиком маяка, которым все эти годы была его любовь, в одночасье потерял все.
— Я отдал приказ командиру 3-й дивизии не пропускать ни одного союзного, а также русского эшелона. Восточнее Енисея никто не пройдет, пока не уедет наш последний войсковой эшелон, — генерал, отсутствующий правый глаз которого был закрыт повязкой с черным кругляшом, говорил резко, барабаня пальцами по столу.
Вот они и пошли косяком — два китайца из его отряда, семь несчастных женщин и почти полсотни чехов, которых покосили здесь свинцом. И в порту он хладнокровно зарезал пятерых огрызков, трое из которых были обычными уркаганами, а их «базар» прямо-таки почти родной.
— Он вам у вагонов сдался, господин урядник. Я видел, он руки поднял, и ваш офицер его с ног сбил…
— Конечно, сэр, — старший офицер с двумя серебристыми прямоугольниками капитана на погонах, услышав английскую речь в устах русского ротмистра, тут же повернулся к нему лицом — ни тени неудовольствия, широкая, а-ля Карнеги, улыбка.