Я с трудом признал в раздавшемся хрипе собственный голос.
На сей раз моей голове причитался удар слева. Ума не приложу, как проклятая мразь сумела подкрасться незамеченной. Неужели остановила сердце? Кусты расступились буквально в трех метрах от меня, и вылетевшее оттуда дьявольское отродье, промахнувшись, исчезло в зарослях. «ВСС» дважды щелкнул, посылая свинец вдогонку – безрезультатно. Ни рыка, ни вскрика. Лес снова застыл в обманчивой тишине.
– Каюсь, грешен. Будто и впрямь сам Сатана чащобу эту насадил. Прости господи.
– Да, медвежий. Тут полно этого добра расставлено. И на выходе целая куча. Там засада была.
Потерянные засуетились слишком поздно. Из Чистого района им не досталось ни шиша. Единственное, что удалось выторговать в обмен на признание границ, – деляну, ранее контролируемую Частниками. Тех просто, без шума и пыли, попросили освободить территорию. Многократно уступая «просителям» в численности, Частники согласились. Так Арзамас был поделен на две кормушки, сравнимые по площади, но неравнозначные по качеству. Шаткий мир между Центровыми и Потерянными продержался чуть больше года. Если терпеть лацев за Межой было делом уже привычным и как-то само собой разумеющимся, то отхватившие лакомый кусок братья-мутанты раздражали Потерянных до усрачки. С тех пор вялотекущая война, однажды начавшись, не прекращалась. Граница, разделяющая кормушку, ходила туда-сюда, превратив некогда престижную для проживания Межу в линию фронта.
Владимир же воспринимался как нечто привычное и даже кое в чем выгодно оттеняющее мою родную помойку. Издали его обветшалые, год за годом превращающиеся в труху окраины удивительно напоминали трущобы Арзамаса, разве что зелени побольше. Только закопченная махина когда-то белокаменного Успенского собора да часовня рядом выбивались из общей убогости.