Сколько ублюдков испытало на собственной шкуре сталь этого клинка, омыв его кровью, – трудно подсчитать. Говорят, если вещь долгое время принадлежит человеку, находится с ним в тесном контакте, то ей передается часть души хозяина. А если вещь год за годом забирает жизни, десятки жизней, интересно, передается ли ей частичка тех, в ком она пошуровала? Иногда мне кажется – эта железка в пластике не так проста. О да, она определенно себе на уме. Чтобы убедиться, достаточно положить ладонь на клинок. Я чувствую, как он пульсирует, как дрожит в нетерпении, будто наркоман, давно не получавший дозу. А когда вынимаешь его из мертвого тела, он тих, безмятежен, сыт. Странно. Ведь, если подумать, я никого за всю жизнь не убил голыми руками. Всегда в них что-то было, всегда между мной и тем парнем стояло что-то: свинец, сталь, камень, стекло, дерево, нейлон. Н-да, печально. До чего же измельчал человек, если даже убийство – естественную, первобытную, древнюю как мир функцию – перепоручает вещам? Мы зависим от них куда больше, чем они от нас. Рабы вещей. И из этого рабства нам уже не спастись. Ну, в самом деле, что ж мне теперь, ломать хребты и рвать кадыки, если можно легко сунуть пером в бок или нажать спуск, выбрав жертву. Мы сторчались. Мы не можем без них. Крутой мужик выходит на улицу и, ощупывая карманы, понимает, что забыл волыну, – кошмар. В коленях дрожь, в глазах отчаяние. Кто он теперь? Человек? Нет. Скотина. Беспомощная и жалкая. Он забыл не просто вещь. Он забыл большую часть того человеческого, что имел. И неизвестно еще, кто от кого берет частицу.