Сережа молчал. На самом деле он даже не повернул головы, словно вообще не слышал ни слова, словно он был один в салоне; держась за руль обеими руками, он смотрел прямо перед собой, и лицо его, едва освещенное тусклыми габаритными огнями прицепа, было отстраненное и сосредоточенное, как у человека, который забыл что-то очень важное и теперь изо всех сил пытается вспомнить. Потом он протянул руку и, не глядя, скрутил звук на рации почти до самого минимума, превратив разгневанную папину речь в еле слышное кваканье, которое, впрочем, буквально через несколько минут захлебнулось и стихло, и тогда в машине наступила тишина, в которой стало слышно, как скрипят амортизаторы перегруженного прицепа, как хлопает по крыше застывший на морозе кусок целлофановой пленки и как прерывисто дышит пес на заднем сиденье.