— Дело не только в этом. Какая-то часть тебя хочет одиночества. Я все время словно наталкиваюсь на какую-то стену.
Сквозь тишину с улицы доносился тихий стук, словно в комнату пыталось пробраться нечто серое, безутешное, бесформенное, нечто более печальное, чем сама печаль… Какое-то далекое, безликое воспоминание, бесконечная волна, которая, прихлынув, хочет отнять и похоронить то, что когда-то выплеснула на маленький остров и забыла на нем, — крупицу человека, света, мысли.
— Я записал, — сказал Равик. — Не беспокойся. Я все записал.
Равик разорвал паспорт и кредитку в десять марок. Ключи, револьвер и квитанцию на сданный в багаж чемодан он сунул в карман. Может быть, чемодан придется забрать, чтобы в Париже не осталось никаких следов. Счет за номер в отеле он также разорвал.
— Мсье Равик никогда этого не сделает, — холодно сказала она.
— По шраму на лбу, — продолжал Хааке. — Такие шрамы бывают только у корпорантов. Значит, вы немец. Или, во всяком случае, учились в Германии.