Это, знаете ли, больно, когда тебя бьют по щекам, да еще так сильно.
— Я хотел бы сейчас сыграть «Сердечко», но ведь ты его не любишь… А если ты откажешься петь, это будет совсем не то…
— Как-то это все странно, — поежился Даезаэль. — Вроде и город живой — вон лавка открыта, и в ней женщина что-то покупает, — но и не живой одновременно. Где бродячие собаки? Что за город без бродячих собак? Вон бакалейная лавка. Возле нее должна быть хоть одна собака! Они их что, всех съели?
— Разве? Мне-то, глупому, казалось, что это я помогаю твоему другу и тебе, раз он так для тебя важен.
Я долго смотрела няне в глаза, не зная, как выразить словами все то, что сейчас чувствовала. Почему именно при расставании так остры все чувства, даже те, которым уже много-много лет? Потому что ты понимаешь, что можешь никогда больше не увидеть самого родного для тебя человека? Невысказанные слова жгли мне горло.
Храпел Персиваль. Он спал на огромной подушке, раскинув руки. Больше никого в закрытой части фургона не было. Там, где задернутый полог неплотно прилегал к стене, пробивались лучи солнца. Я аккуратно свернула одеяло и пошла на задник фургона.