Алиса смеялась и обзывалась. В основном на меня. В основном смешно. Поэтому, когда они начинали беседы, я отправлялся бродить по дому. Поднимался на пару этажей вверх и слушал ветер, опускался вниз и слушал хруст снега, а если совсем ниже, то тишину. Вот и сейчас отправился на чердак, но быстро вспомнил, что придется проходить мимо мертвой Маши, передумал, спустился вниз, в книжный, там мирные скелеты, скелетов я уважаю.
Я размышлял о странностях жизни. Я представлял, что последний рывок на запад будет очень сложным. Придется буквально прорубаться через сонмища чудищ по колено в крови и стреляных гильзах. Но такого не случилось. Продвижение наше оказалось спокойным и неопасным, точно мы отправились на соседний пруд ловить бычков, а не в сердце зла спасать мир. Погань исчезла, не показывалась, а может, ее и вообще здесь не было. Неправдоподобно удобно.
И я тоже услышал. Стрекотанье. Настолько высокое, что у меня почти сразу отрезало половину слуха, почти оглох.
— Надо подорвать, — сказал я. — У вас же полно взрывчатки, тут как в крепости засесть можно, ни один поганец не прорвется…
Потом вспомнил, что вечность мне теперь совсем не требуется. А требуется что-нибудь полегче, как в смысле грядущего, так и в смысле таскать на шее. В конце концов, я уже немолод, чтобы ворочать все эти многокилограммовые штуки, от которых начинает болеть все, от спины до голени, а отдача такая мощная, что желтый синяк на плече постепенно превращается в толстую, как подушка, мозоль.
Искали спички, искали керосин, растворитель, бесполезно, эти припасы употребили задолго до нас. Сохранилось несколько баллончиков с полиролью, выдохшиеся, само собой, никаких других горючих жидкостей.