В сером кольце плащеносцев мелькнуло огненно-красное одеяние знакомого Эгерту карлика; потом из-за неподвижных, будто каменных спин поднялся сноп дыма, и, словно возносимый его клубами, над площадью поднялся Магистр. Возможно, один лишь Солль догадался, что это именно Магистр — все остальные увидели только белый шар всклокоченных седин, взошедший, как луна, над зубчатой стеной из капюшонов.
Тория больно дёрнула себя за падающую на лоб прядку. Заслоняя друг друга, перед глазами её зарябили воспоминания — из тех, которые лучше бы позабыть.
Тогда, обо всём догадавшись, он обнял её так крепко и так нежно, как никогда ещё не обнимал. Всё ещё полная страха и скованности, она благодарно всхлипнула — объяснять, оказывается, ничего не надо.
Всё ещё продолжая улыбаться, Эгерт обернулся к двери. На пороге, округлив глаза, стоял изумлённый Лис и тоже улыбался — от уха до уха.
Никто и никогда не слышал от него таких хлёстких речей. Он предлагал всем и каждому катушку, чтобы сматывать сопли, широкую мамину юбку, под которой так тепло прятаться, и ночной горшок на случай внезапной надобности. Он швырял с кафедры только что придуманные слова, обзывая сотоварищей вислогубцами, слизоносцами, паршивыми засранцами, ящичками для плевания и маменькиными импотентами. Плачущий паренёк, последний раз всхлипнув, широко раскрыл рот и залился густой, как дамские румяна, багровой краской.
Страницы картонной книги навевали на Солля скуку, а через главы кожаного тома он продирался, как сквозь колючие заросли. Глаза его привыкли, наконец, к ежедневному чтению и не слезились больше; чтобы размять затекающую спину, Солль повадился каждое утро ходить в город.