— Нет, конечно! Я ведь знаю, что у господина Эгерта твёрдая рука…
От сокровищ, впрочем, остались только жалкие крохи — то немногое, что пощадил пожар, стало поживой целым поколениям крыс; разгребая мусор и помёт, исследователи то и дело разражались возгласами отчаяния. Эгерт, явившийся в книгохранилище с огромным букетом роз, застал молодую пару в тот самый момент, когда среди всеобщей разрухи обнаружился, наконец, более или менее сохранившийся уголок.
Но она не ответила — сидела, нахохлившись, склонив голову к плечу, как скорбная каменная птица на чьей-то могиле.
— Зачем ваше затворничество? Неужели вы готовите себя к роли смиренной жёнушки, да ещё при тиране-муженьке? Что страшного в беседе, в прогулке… В совместном обеде, в катании на лодке? Разве я чем-нибудь оскорбил вас? Разве вы принадлежите кому-то, кроме самой себя?
— Это очень опасно… С полным кошельком нельзя забредать в безлюдные переулки, как же вы, молодёжь, неосторожны…
Надежда последний раз дёрнулась в душе — и затихла, оставив на смену себе глухую безнадёжную тоску; он почувствовал, как Тория тоже поняла это — и сразу обессилела. Глаза их встретились.